Николай Леонов - Один и без оружия [Трактир на Пятницкой. Агония]
— Ты куда пришел? Кто тут хозяин? Ты куда шел, дурак стоеросовый? — Губы у Сынка дрожали, взбухли на горле вены, еле сдерживая бешенство, он перешел на шепот: — Ты чью одежу надел? Ты чьей шамовкой вчера ужинал? — Он указал на неубранную посуду. — Кто эту девку содержит? Эти двое, за конторкой, кто такие? Ты платье на мамзель рассмотрел?
Сынок вскочил, бросился на Хана, на ходу передумал, забежал в спальню, начал быстро и ловко одеваться.
— Через дверь нас не выпустят, — застегнул брюки и взял пиджак. — Ты говорил… — он указал на оконную решетку. — Эх, знал бы, что ты такой… Ночью уходить надо было…
Хан нерешительно подошел к окну, взялся за решетку, потянул, прут согнулся, выскочил из гнезда.
— А кто чинить будет? — спросила Даша, входя в номер с подносом в руках. — Я вас кормлю для того, чтобы вы мне окна выламывали? — Она поставила поднос, убрала грязную посуду, расставила завтрак, взглянула на Сынка и подмигнула:
— Да, Николай, думала, ты умней.
— Корнея берлога? — Сынок хлопнул себя по губам. — Прости.
Три человека находились в одной комнате, рядом, шагни и протяни руку — коснуться можно. Несмотря на молодость, каждый из них видел смерть и знал, что такое жизнь, и каждый говорил не то, что думал, и поступал не так, как хотел. Лишь в одном они были едины: убраться бы из этого номера, из гостиницы подальше.
Девушка, сервируя стол, с удовольствием эту посуду превратила бы в черепки, а гостиницу подожгла. Она старалась не смотреть на смуглого чернобрового парня, который спокойно сначала вынул железный прут из оконной решетки, а теперь неторопливо вставил его на место. Неужто старый хрыч прав и мальчонка из милиции? Зачем же он заявился сюда, неразумный? Степан? Хан? Не Степан он, и клички у него никакой нет. Наверняка комсомолец, а может, и партиец? Идейный. Интересно, что он обо мне думает? Воровка и проститутка? Язва на теле трудового народа, таких надо выжигать каленым железом. Выжигай, родненький, только умрешь ты раньше меня, скоро, совсем тебе немного осталось.
— Степан, у тебя часы есть? — спросила она, подошла, взглянула прямо.
— В участке отобрали, — Хан смотрел доверчиво. — Даша, будь ласкова, бритву принеси, — он провел пальцами по щеке.
Даша хотела сказать: не проси бритву, комсомолец, но промолчала и неожиданно для себя погладила его по теплой небритой щеке.
Вор, имевший уже три привода и побег, хотел сказать: всем будет лучше, если я отсюда потихонечку уйду. Век свободы не видать, не был я на этой малине, не видел ее никогда и тебя, краля, не знаю, даже во сне не видел. Не запоры меня тут держат, не из таких мест соскакивал. Убежать можно, да некуда. Ясно, Корнея хата, слыхал, что есть такая в златоглавой, для паханов держат, для высоких гастролеров залетных. Куда сбежишь? Дунут вслед, найдут и на дне морском, и у дяди на поруках. Не хозяин я теперь себе. Хотел Корнея увидеть, грешен, только не так, не вламываться в дом. К Корнею надо входить с солидным предложением. Вор взглянул на Дашу и совсем не по-деловому сказал:
— Красивая ты, Дарья. Тебе от нас уходить надо. Зарежут.
— Я совета спрошу у одного человека, — Даша зло поджала губы. — Хочешь, сам спроси, я сведу тебя.
Агент уголовного розыска сдержал улыбку, хотел сказать; что вряд ли теперь вы оба сможете решать, оставаться вам в преступном мире или уходить. Сейчас ваши фотографии уже на столе субинспектора, и он, а не Корней определит, как что будет. И хотя понимал он, что товарищи вчера во дворах запутались и отпали, свято верил — Мелентьев потерять человека не может. Вспомнив субинспектора, он приободрился. «Что тебе говорили? Не играй, будь проще, не бери в голову лишнего. А ты? Перед кем ты тут выступаешь? Кого удивить решил?» Конечно, что сразу к Корнею привели, — неожиданно, субинспектор полагал, недельку минимум вокруг да около ходить придется. А тут враз и в дамки. Хорошо или плохо? Не должен Корней без проверки незнакомого человека к себе вплотную подпустить, такую богатую малину засвечивать. Все не так складывается, инициативу потерял, теперь притихнуть и ждать.
«Будь профессионалом и уши не развешивай, — учил субинспектор, — детей, которых надо перевоспитывать, рядом с Корнеем не встретишь. Никому не доверяй, все как один зверье. Можешь встретить там красотку молодую, кличка Паненка…» Вот и встретил. Крепко не любил он блатную публику. Сейчас смотрел на девчонку и на приятеля по неволе и зла не чувствовал. Какие они звери? Обыкновенные ребята, запутались, им помочь, хорошими людьми станут.
Савелий Кириллович и Корней пили чай в угловом номере, из которого можно было выйти и во двор, и в соседнюю жилую квартиру, а из нее в переулок. Корней велел чай подать сюда, чтобы Савелий увидел запасной ход, оценил предусмотрительность хозяина. Обстановка здесь была беднее, чем в других номерах гостиницы, зато дверь изнутри обита железом, засовы накладные двойные.
На столе мед, сахар колотый и сушки, вот и все угощенье к чаю. Корней сам наливал из самовара — никакой прислуги в номере не было. Савелий Кириллович расстегнул рубаху, на шею повесил полотенце, лицо раскраснелось, чай пил громко, с присвистом, блаженствовал старичок. Корней занял место напротив, чай у него в стакане с подстаканником, по-городскому, в общем пьет аккуратно, лицо бледное, глаза по привычке опущены, спокоен человек, никаких известий не ждет.
Савелий пятую чашку приканчивает, потом изошел, пить больше невмоготу, а хозяин молчит, никакого интереса не выказывает. Допил наконец старик, чашку перевернул, утерся полотенцем, пригладил ладошкой седые волосы.
— Ну что, Корнеюшка, взглянул я на ребятишек твоих, занятные, — начал Савелий, будто и не было часового упрямого молчания, и не враги они многолетние, и нет у них большего удовольствия, как сидеть вот так и чаек попивать.
Корней и бровью не повел, глаз не поднял, серебряной ложечкой чаинку из стакана выловил.
— Не по чину горд ты, Корней! — Старик сорвался, возраст, что ни говори, восьмой десяток к концу валится.
— Савелий Кириллович, уважаемый, вы меня ни с кем не путаете? — спросил Корней ласково.
Старик перекрестился истово, пробормотал нечленораздельное. Корней расхохотался:
— Кто ж по-матерному молится? Брось, старик, ерничать, из ума выжил? Говори толком, кликну Лешку, он тебя в красном углу для просушки повесит! — Понимал Корней, говорит лишнее, не мог остановиться, накатило. — Ну? — ударил по столу.
Савелий Кириллович, наоборот, успокоился, глазки блеснули молодо.
— Не гневайся, Корнеюшка, — сказал весело. — Ребятишки к тебе заскочили правильные. Который беленький, что Сынком кличут, наших кровей, слыхивал, он из циркачей. Отец с матушкой и дед его в цирке хлеб зарабатывали, он сам в детстве народ потешал, потом одумался, делом занялся. По церквам работает, говорят, лучше Сынка нет сейчас, ловок, шельма, удачлив. Другой, что Ханом назвался, незнаком мне. Хан — кличка редкая, помню одного, схоронили его давненько. Сказывал мне один человек, как год назад встретился он нечаянно с товарищем из уголовочки, нарисовал его мне, очень он на этого чернявенького смахивает. Опять же человек тот, что со мной разговор имел, помянул, мол, милиционер силы просто необыкновенной, хотя по виду не скажешь. Вот и весь мой сказ, Корнеюшка.
Савелий Кириллович всеми морщинками сиял, будто очень приятное рассказывал. Не знал старик, что Корней без него осведомлен — один из гостей прибыл к нему из милиции.
Савелий Кириллович держал на Корнея зло большое. Старик жил спокойно, так как не воровал, левый товар не принимал, не укрывал беглых, сам-то постоянного места для ночлега не имел. Сегодня здесь, завтра там, как перекати-поле. У уголовников старик был в чести, оказывая им мелкие, а порой и значительные услуги. У кого напарник сел, другого найти требуется, у того золотишко появилось, нашел на улице, не знает, где за находку цену настоящую дадут, Савелий Кириллович все знает, всегда подскажет. Жил он так, сытно, с рюмочкой, отложить на черный день удавалось. Ребятишки садились, резали друг друга, освобождались, бежали, скрывались и снова садились. Савелию Кирилловичу все их беды без надобности, на десятерых хоть у одного удача, он, старый, рядом. Ему тепло, сытно. Все так складно, да Корней на старую голову объявился. Авторитет приобрел, власть забрал, поначалу старик успехам Корнея только радовался. Чем больше королей, тем легче жить шуту, не при одном дворе, так при другом. А потом приметил Савелий Кириллович, Корней-то не ворует, только правит и всю долю у ребятишек норовит отобрать. При таком раскладе Савелий Кириллович не при деле оказывается. Корней умом сильней, авторитетом выше. Тут старик понял: Корней-то, сердешный, с сыщиками любовь крутит. У каждого человека две руки, Корней и определил: левой — налево, а правой, как понимаете, направо. Савелий Кириллович как смекнул эту хитрость, быстренько, но не торопясь, там узнал, здесь узнал, сложил вместе, уже собрался ребятишкам слово сказать, как Корнея по ювелирному делу подмели начисто. Он в суде такую речь держал, что пересказывали ее, привирая до тех пор, пока не получилось, что для всех деловых в законе Корней и рядом никого.
